Мешалкин Валерий Павлович. Астраханский журналист. Работал в областной газете «Волга».
Первое моё знакомство с Валерием Павловичем было заочным. В феврале 1990 года я работал на стапеле нового судостроения завода имени Третьего Интернационала, он – заведующим экономическим отделом редакции газеты «Волга». Уже позже я узнал, что именно он готовил все мои рукописи к публикации. И что было интересно: читаешь в газете – вроде всё то же, только на треть короче. Это запомнилось.
Когда дело дошло до того, что Мешалкин пригласил меня в отдел штатным сотрудником, я сначала отшутился было чем-то вроде того, что, мол, без меня завод никак не обойдётся. По правде же говоря, с возрастом уже не особо-то и тянуло на резкие повороты. Шутка шуткой, но через несколько дней меня вызвал тогдашний директор завода Семён Ильич Аптекарь: «Тебя же всё-таки не с одного завода на другой приглашают. Зовут – иди. А стапель – он никуда не денется».
Откуда ж мне было знать тогда, к какому буквоеду, упрямцу и кровопортцу попаду под начало. Так же, как и до сих пор не знаю, повезло ли бы мне где-нибудь так же, как повезло в том, что попал именно к нему.
Диплом журфака – это, конечно, тоже неплохо, но мне тогда сразу вспомнился один эпизод из срочной службы, когда мы, салаги, из учебного отряда прибыли на подводную лодку. Первое, о чём нас там спросили: «Вы хорошо запомнили то, чему вас там учили?» «Конечно, хорошо», – ответили мы. «А теперь – забудьте». И пока мы в клочья не изодрали на себе комбинезоны, изучая перед дальним походом трюмные системы корабля, нас с него не выпустили. Где свалишься, там и спишь. Нечто похожее устраивал и Мешалкин. Надо сказать, он очень уважительно относился к моим трудам, прежде чем они попадали в печать. Причём делал это своеобразно, в том смысле, что сам никогда их не редактировал. Видимо, считал это грубейшим вмешательством в право автора на самовыражение. Был у него в кабинете такой небольшой чайный столик, за которым частенько приходилось сиживать автору этих строк. Здесь шёл уже наш совместный творческий процесс доведения «до ума» моих рукописей. Прочёсывались они буквально до последней запятой. Стилистика, работа над текстом – это был его конёк, ради которого он не жалел времени – ни своего, ни чужого. Часто, конечно, спорили, ругались – бывало, наши сотрудницы плотнее прикрывали двери своих кабинетов, поскольку при обсуждении наиболее спорных моментов стороны пользовались выражениями, не относящимися к нормативной лексике.
Узнав об этом, бывший тогда ответственным секретарём Михаил Филиппович Зингер настрого запретил «разбор полётов» в рабочее время, так что по домам нередко расходились уже при свете фонарей.
Казалось бы, ну а Мешалкину-то зачем это было надо? Ведь и для него сутки состояли всего из 24 часов, опять же и нервные клетки, говорят, не восстанавливаются… Как-то, помню, принёс ему отпечатанный оригинал своего текста: «Делай с ним что хочешь, претензий не будет, только пожалей себя и меня тоже». «Пойми, старик, – сказал он мне, – если я сам отредактирую твой текст – ты этого не заметишь. Так и будешь наступать на те же грабли, пока лоб не расшибёшь. А когда сам руку приложишь, тогда и в голове что-то откладывается. Или ты думаешь, что век с тобой носиться буду?»
Это сейчас, когда в нынешней младожурналистике где-то тихо сходит, а где-то давно сошёл на нет столь необходимый в нашем деле институт кураторства и можно себе пописывать что-нибудь и как-нибудь. Сколько уже таких было: тиснут пару-тройку заметок и бегут вступать в Союз журналистов. Первые два года я даже не рыпал-ся… Зато зарубины на носу остались на всю жизнь.
Такая вот была школа – может, порой даже чересчур жёсткая, но необходимая. Казалось бы, сама фамилия куратора соответствовала его характеру. Он всячески мешал попаданию в «Волгу» наивняка, легковесия и словесного трёпа, считая, что это вредит не только газете, но и её сотрудникам. Последние месяцы работал, что называется, на износ, как будто чувствовал, что времени, отпущенного ему свыше, остаётся слишком мало для того, чтобы всё успеть сделать. Даже несмотря на то, что был уже, как позже выяснилось, необратимо болен, не мог себе позволить взять больничный. Как обычно – подождал, пока все сотрудники отдела отдохнут, и только потом сам отправился в отпуск, из которого уже не вернулся. Настоящие профессионалы сами никогда ни уходят из профессии. Разве что не по своей воле.
Владимир БОРМОТОВ.
2006 г.